Обращение Спирита

В настоящее время Иоанно-Предтеченский скит Оптиной пустыни, как мы говорили выше, представляет собою центральный пункт для оптинских богомольцев.
 
И, действительно; и по внешнему виду, и по внутреннему укладу эта святыня является поистине красотой всей России.
 
Достаточно выйти из пустыни на ту очаровательную дорожку, которая идет к скиту, чтобы вашу душу охватило какое-то исключительное, по своему настроению, чувство.
 
Перед вами развертывается с обеих сторон чудная, густая сосновая аллея, и вы сразу чувствуете, что переходите в какой-то совершенно иной мир.
 
Обыкновенно поразительная тишина. Святая тишина в самом точном смысле этого слова. Такой тишины, я уверен, многие не наблюдали нигде.
 
По обеим сторонам, в начале аллеи, стройно стоят фруктовый деревья. Если вы приехали во второй половине июля, то ваш взгляд падает на необычайное изобилие яблок и других фруктов. Если же вы приехали ранней весной, вы идете под сенью какого-то неземного сада, покрытого белым цветом фруктовых деревьев.
 
Наконец, как-то незаметно, эта аллея соединяется с просеком обыкновенного леса, обильного стройно вытянувшими свои вершины богатырями-деревьями, который, как стражи-исполины доброго, старого времени, мирно пропускают вас к скиту. То тут, то там, в глубоком безмолвии, с каким-то очевидно, исключительным благоговением, тянутся длинные вереницы богомольцев, направляющихся к старцам. Сто семьдесят саженей, расстояние между пустынью и скитом, пройти, само собою разумеется, очень скоро. И вы сожалеете, что эта чудная дорога не выросла в 170 верст.
 
Перед вами, направо, сначала показывается колодезь во имя Амвросия Медиоланскаго, куда два раза в день выходят с небольшими глиняными кувшинами, из скитских ворот, скитонасельники, очевидно, за водой для утреннего и вечернего чая.
 
Еще несколько шагов, и перед вашими глазами развертываются святые ворота Предтечева скита, по обеим сторонам которых вы видите два домика, с выходящими наружу маленькими крыльцами, в отворенные двери которых, почти беспрерывно, то входят, то выходят пришедшие богомольцы.
 
И у кельи направо, на длинной скамейке, которая рядом с входом, а иногда и на ступенях крыльца, сидит большая группа ожидающих очередного входа в келью.
 
Эти два домика – кельи старцев, куда является свободным доступ снаружи скита только лишь для женщин. Мужчины же входят к старцам через святые ворота, через внутренний вход.
 
Если вы оглянетесь в сторону леса, по направлению от правой кельи, то вы увидите, в хорошую, ясную погоду, массу самой разнородной публики, которая находится в ожидании очередного входа в кельи. С этой же стороны помещается длинная скамья.
 
Плавная масса богомольцев тянет в келью направо. Такое изобилие народа вблизи правой кельи объясняется тем, что в этой кельи, на протяжении многих лет с ряду, помещались два великие старца: Амвросий и Иосиф.
 
Удивительным свойством обладает это место перед святыми воротами скита. Не говоря уже о своих личных переживаниях около этих святых стен, когда я, преисполненный чувством великого благоговения к тем, кто живет за стенами этой обители, а в особенности к тем, кто живет в этих выбеленных, чистеньких двух домиках у ворот, – целыми днями просиживал здесь, – я знаю очень многих людей, которые приходили сюда для того, чтобы в этой изумительной, святой, безмолвной тишине, я даже не скажу, отдохнуть, а чтобы совершенно забыть обо всем, оставленном там, далеко, за этим дивным лесом, за этой дивной дорожкой, в тлетворном мире, со всеми его заботами. Здесь переживается человеком какой-то особенный процесс внутреннего умиротворения и самоанализа.
 
Здесь, мне кажется, впервые, из прикованных к этому месту, распознают «самого себя», свое внутреннее «я», и здесь, у этих самых святых келий, у порога этих великих ворот, совершался великий процесс обновления тех душ, которые навсегда оставили здесь свое прежнее, безобразное, уродливое, отвратительное «я» и ушли отсюда совершенно другими людьми.
 
Не знаю почему, но мне в этом месте, у стен этой обители, стал понятен великий евангельский факт возрождения Закхея.
 
Только здесь я понял, какую огромную роль в человеческой жизни, вообще, и в православии – в особенности, играют великие подвижники, праведные и святые.
 
Помимо молитв за грешный мир, помимо великого значения, как живой иллюстрации возможного проведения в жизнь евангельских истин Божественного Спасителя мира, – эти святые, эти подвижники, эти яркие светильники, на наших глазах горящие огнем Божественной правды, не только они сами, но и их великие уюты, хижины, обители – дороги и неоценимы для нас тем, что в их присутствии, около тех мест пребывания великих подвижников, которые иллюстрируют и их образ жизни, и их взгляды и привычки, – как яркое зеркало, мгновенно ослепляют нас таким лучистым светом, что на фоне его проектируются сразу все наши отрицательные стороны, все наши недостатки, весь позор и вся неприглядность наших внутренних привязанностей к миру и к похотям его.
 
Как Закхей, который влезал на дерево, ради простого любопытства, как только лишь увидел Божественного Спасителя мира, – от Которого ему ничего не было нужно, к Которому привлекали его только лишь слухи о Его великой святости, о Его неземной правде; к Которому его влекло только лишь одно человеческое желание подивиться людскому удивлению, поблагоговеть с благоговением массы, наконец, просто, чтобы самому иметь понятие, Кто Он, Что Он, получилось совершенно неожиданное для Закхея; и как достаточно было Закхею увидеть это воплощенное смирение, эту идеальную кротость, чтобы на фоне яркого света, излучаемого Им, он мгновенно увидел все свое несовершенство, всю свою греховность, и пораженный всем этим, мгновенно воскликнул: «Господи, половину имения моего я отдам нищим, и, если кого чем обидел, воздам вчетверо»; а Иисус сказал ему: «ныне пришло спасение дому сему». Точно такой же психологический процесс совершился у этих скитских стен и с душами Гоголя, Киреевского и др.
 
И как только я узнал Оптину пустынь, – когда Господь помог мне здесь, недостойному, под сенью обители этих молитвенников-старцев, увидать святую правду и смысл жизни; когда в течение нескольких дней созерцательного многочасового пребывания здесь, у этих небольших по величине, но неограниченных по вмещаемой ими духовности, хибарок-келий старцев, мне пришлось увидать самому в себе то, на что у меня раньше никогда не открывались глаза; покаяться самому перед собой в самых мелких и в самых крупных греховных деяниях, – я сразу разрешил ту психологическую загадку, которую ставило перед моим умом, какое-то странное, необъяснимое состояние, даже во время моего неверия; которое всегда охватывало мою душу при чтении высоких мест Божественного слова; при трогательной молитве кого-нибудь из встречающихся в храме, в часовне; при посещении жилищ таких великих подвижников духа, как Серафим Саровский чудотворец; при встрече с великими иноками, полными удивительной кротости, какого-то нечеловеческого смирения и любви.
 
Тотчас же по прибытии, как только я узнал о том, что в Оптиной старчествуют три старца: о. Феодосий (скитоначальник), о. Нектарий и о. Анатолий, я решил, прежде всего, отправиться к о. Феодосию.
 
Как я сказал уже выше, прием старцами мужского элемента производится изнутри скита. Я вошел в святые ворота, отворил их, и предо мной открылась чудная картина роскошного, обильного цветами сада, которые доходили своим ростом до полного роста человека, и насыщали воздух таким ароматом, что можно забыть в буквальном смысле слова все окружающее.
 
Прямо против меня стояла небольшая деревянная, но чрезвычайно своеобразной архитектуры, церковь – это храм Предтечева скита, отличительная особенность которого заключается в том, что внутри его все решительно сделано из дерева, и, как говорят, самими монахами. Кроме того, все иконы в церкви не имеют на себе, так называемых, риз, а открыты всей своей живописью.
 
По обеим сторонам дорожки, от святых ворот к скитской церкви, в начале ее, на одной стороне – направо келья о. Нектария, а налево – келья скитоначальника, старца Феодосия. Направившись к последнему, я позвонил. Выходит келейник и просит меня войти. Когда я вошел, передо мною был длинный, очень чистый коридор, увешанный всевозможными текстами из Св. Писания, поучений монахам и приходящим мирянам. Направо была большая комната. Я вошел в нее. Передний угол наполнен образами, налево у стены большой, кожаный диван, над ним портреты: большой старца Амвросия, лежащего на кровати, затем Варсонофия, а дальше различных епископов и вообще лиц известных, как в Оптиной пустыни, так и в других обителях. Через короткий промежуток времени, ко мне вошел старец Феодосий, человек высокого роста, с очень густыми, с большой проседью, волосами, с небольшой бородкой и очень красивыми глубокими, вдумчивыми глазами.
 
Необходимо заметить, как я сказал раньше, я и здесь, из ложного опасения и считая для себя вопрос о спиритизме уже законченным, приступил к старцу ничего не говоря о своей деятельности по спиритизму, с вопросами, тесно связанными с моей литературной и лекционной деятельностью.
 
И здесь я, как и у старца Герасима, снова самолично наблюдал поразительную силу духовного опыта и провидения старцев.
 
Передо мной был человек огромного духовного опыта и широко образованный. Благословляя меня на работу популяризации христианско-нравственной этики, он преподал мне чрезвычайно много ценных советов; снабдил меня указаниями, которые, как уже я вижу теперь, были так необходимы, так нужны мне.
 
А когда я предложил ему целый ряд вопросов, касающихся переустроения моей личной жизни, то чувствовалось, – по крайней мере, у меня осталось такое впечатление, – что старец какими-то внутренними импульсами проник в мое прошлое, оценил мое настоящее и, преподавая советы для будущего, из чувства деликатности, а быть может и сожаления, не хочет касаться больных вопросов моей сущности. Преподав мне свое благословение, он предложил мне побывать у старца Нектария.
 
Я сначала было отказывался от этого; во-первых, из опасения, чтобы не нарушить то впечатление, которое создалось у меня от этой беседы, а во-вторых, опять-таки, в силу указанного выше разъяснения преподобных отцов Варсонофия Великого и Иоанна, что переспрашивать по два раза старцев об одном и том же, равно, как и переходить от одного старца к другому не следует; ибо, в первом случае, старец, несомненно, говорит по наитию свыше, а во втором примешивается работа рассудка.
 
Тем более, что я из беседы старца Феодосия, по его ответам на чрезвычайно сжатые вопросы; на вопросы, в которых хотя я тщательно обходил все, что касается моей бывшей постыдной деятельности, этот широко развитой, озаренный благодатною силою Христа ум дал мне то, что не мог дать простой человек.
 
И я был умиротворен, поражен и изумлен.
 
Но старец Феодосий, как будто, даже настаивал на том, чтобы я непременно побывал у старца Нектария.
 
Знаете, если вы даже побудете на порожке у этого великого, по смирению, старца, то и это, кроме Божьего благословения, ничего не даст вам.
 
Я решил исполнить то, на чем настаивал старец.
 
Перейдя через дорожку, я направился к подъезду старца Нектария. Позвонил. Передо мной тотчас же отворилась дверь. Когда я вошел в коридор, я увидел много мужчин, сидевших и стоявших, очевидно, в о ожидании старца.
 
Необходимо заметить, что в это время был особенно большой наплыв посетителей у старцев, поэтому, как говорится, все было переполнено.
 
Келейник провел меня в особую комнату, где я сел в ожидании о. Нектария.
 
Я ожидал очень недолго. Через какие-нибудь 10-15 минут я услыхал, как в передней всё зашевелились. Встал и я, приблизился к двери, и вижу, как, направляясь ко мне, идет старец, человек очень невысокого роста, в таком клобуке на голове, в каком обыкновенно пишется и рисуется старец Амвросий.
 
Это был старец Нектарий.
 
Благословивши всех, он подошел ко мне, и со словами: «пожалуйте», ввел меня в свою келию.
 
Точно такая же обстановка, как и в кельи старца Феодосия: иконы, портреты, направо большой, старинный развалистый диван, накрытый чехлом. Неподалеку столик, на котором лежат несколько книг духовной литературы. Старец Нектарий усадил меня на диван, а сам сел со мной рядом в кресло.
 
По виду старцу Нектарию нельзя дать много лет. Небольшая бородка почти не изменила своего природного цвета.
 
Странное впечатление на посетителей производят глаза старца, в особенности во время беседы. Они у него очень маленькие; вероятно, он страдает большой близорукостью, но вам часто кажется, в особенности когда он сосредоточено вдумывается, что он как будто впадает в забытье. По крайней мере, таково было мое личное впечатление.
 
В то время, как старец Феодосий вырисовывается в ваших глазах человеком живым, чрезвычайно скоро реагирующим на все ваши личные переживания, – о. Нектарий производит впечатление человека более флегматичного, более спокойного и, если хотите, медлительного.
 
Так как посещение этого старца послужило окончательным разрешением всех моих переживаний, я постараюсь по возможности точно воспроизвести смысл моей беседы с ним.
 
– Откуда вы изволили пожаловать к нам? – начал медленно, тихо, спокойно говорить о. Нектарий.
 
– Из Москвы, дорогой батюшка!
 
– Из Москвы?..
 
В это время келейник старца подал ему чай и белый хлеб:
 
– Не хотите ли со мной выкушать стаканчик чайку? Дай-ка еще стаканчик!.. – обратился он к уходившему келейнику.
 
Я было начал отказываться, говоря, что ему нужно отдохнуть. Что я не смею нарушать его отдыха. Но батюшка, очевидно, вовсе не имел в виду отпустить меня, и, со словами: «ничего, ничего, мы с вами побеседуем», – придвинул ко мне принесенный стакан чая, разломил на двое булку и начал так просто, ровно, спокойно вести со мной беседу, как с своим старым знакомым.
 
– Ну, как у вас в Москве? – было первым его вопросом.
 
Я, не зная, что ответить, сказал ему громкую фразу:
 
– Да как вам сказать, батюшка; все находимся под взаимным гипнозом.
 
– Да, да… Ужасное дело этот гипноз. Было время, когда люди страшились этого деяния, бегали от него, а теперь им увлекаются… извлекают из него пользу… И о. Нектарий в самых популярных выражениях, прочитал мне целую лекцию, в самом точном смысл этого слова, о гипнотизме, ни на одно мгновение не отклоняясь от сущности этого учения в его новейших исследованиях.
 
Если бы я пришел к старцу, хотя бы второй раз, и если бы я умышленно сказал ему, что я – спирит и оккультист, что я интересуюсь, между прочим, и гипнотизмом, я, выслушавши эту речь, мог бы с спокойной душою заключить, что старец так подготовился к этому вопросу, что за эту подготовку не покраснел бы и я, человек вдвое почти моложе его.
 
– … И ведь вся беда в том, что это знание входит в нашу жизнь под прикрытием, как будто, могущего дать человечеству огромную пользу… – закончил о. Нектарий.
 
В это время отворилась дверь, вошел келейник и заявил: «батюшка, вас очень дожидаются там».
 
– Хорошо, хорошо, сейчас, – проговорил старец, а затем, немножко помедлив, продолжал, обращаясь лично ко мне:
 
– А вот еще более ужасное, еще более пагубное для души, да и для тела увлечение – это увлечение спиритизмом…
 
Если бы в этой кельи, где перебывал целый ряд подвижников-старцев Оптиной пустыни, раздался сухой, металлический, знаете, – бывает иногда такой, в жаркие летние, июньские, грозовые дни, – раскат оглушающего удара грома, он бы не произвел на меня такого впечатления, как эти слова Боговдохновенного старца.
 
Я почувствовал, как у меня к лицу прилила горячая волна крови, сердце начало страшно усиленными ударами давать знать и голове, и рукам, и ногам, и этому дивану, и, даже кажется, самому старцу, о своем существовании. Я превратился в одно сплошное внимание. Замер от неожиданности. И мой, привыкший к подобного года экстравагантностям, рассудок, учтя все те физиологические и психологические импульсы, которые мгновенно дали себя знать при первых словах старца, сказал мне: «слушай, это для тебя».
 
И, действительно, – это было для меня.
 
А старец продолжал:
 
– О, какая это пагубная, какая это ужасная вещь!
 
Под прикрытием великого христианского учения и появляется на спиритических сеансах, – незаметно для человека, – он, сатана, сатанинскою лестью древнего змия, заводит его в такие ухабы, в такие дебри, из которых нет ни возможности, ни сил не только выйти самому, а даже распознать, что ты находишься в таковых. Он овладевает через это, Богом проклятое деяние, человеческим умом и сердцем настолько, что то, что кажется неповрежденному уму грехом, преступлением, то для человека, отравленного ядом спиритизма, кажется нормальным и естественным…
 
В моей голове, с быстротою молнии, встал целый ряд моих личных деяний и деяний других, отдавшихся этому учению, которые именно прошли при указанном старцем освещении.
 
Что может быть, с точки зрения истинного, неповрежденного христианина, более преступным такого деяния, как, например, да простят меня очень многие спириты, – поблажка такого страшного греха в семье, между супругами, как прелюбодеяние и уклонение одной из сторон для сожительства с третьим? Проникшиеся же сатанинским учением в спиритизме, «о перевоплощении душ», по которому человек появляется на земле неоднократное число раз, будто бы, для искупления грехов своего минувшего существования, оправдывают это явное нарушение седьмой заповеди, – скрепленной Божественными словами Христа: «что Бог сочетал, того человек да не разлучает» (Матф. 19, 6), и узаконенное Самим Творцом вселенной, на первых страницах Библии: «посему, оставит человек отца и мать и прилепится к жене своей, и будут два одною плотью» (Быт. 2 24.), – тем ни на чем не основанном доводом, что вновь сходящиеся были в прежнем перевоплощении мужем и женой, и вспыхнувшая между ними любовь сейчас, только лишь доказывает что они не докончили в прошлом существовании какую-то возложенную на них задачу, и должны ее кончить совместно теперь?..
 
Или, что может быть противозаконнее, – я знаю, и это не простят мне мои бывшие коллеги по несчастью,- с христианской точки зрения, безбрачного сожительства, а оно введено почти в догмат, в целой массе спиритических организаций только лишь потому, что эротизм в спиритизме считается самым верным импульсом для проявления медиумических способностей.
 
И т. д., и т. д. – без конца.
 
Ведь стоит только поближе всмотреться во многих спиритов, – продолжал старец: прежде всего, на них лежит какой-то отпечаток, по которому так и явствует, что этот человек разговаривает со столами; потом у них появляется страшная гордыня и чисто сатанинская озлобленность на всех противоречащих им…
 
И это удивительно точно и верно подмечено. Злоба отчаянная, нетерпимость поразительная, а уж гордыня – о ней очень много говорит даже известный спиритический ересиарх и апостол спиритизма Кардек, как об одной из ужасных и пагубных особенностей спиритических пророков (медиумов).
 
Ведь одна эта злоба и гордыня, кажется, могли бы служить лучшим доказательством того, что все это учение от сатаны, ибо тоже Слово Божие указывает на эти два качества, а особенно на злобу, как на явные признаки указанного сейчас источника их происхождения: «кто говорит: «я люблю Бога», а брата своего ненавидит, тот лжец» (1Иоан.4, 20); «всякий, ненавидящий брата своего, есть человекоубийца» (1Иоан.3, 15); «кто ненавидит брата своего, тот находится во тьме и во тьме ходит, и не знает, куда идет, потому что тьма ослепила ему глаза» (1Иоан.2, 11); «дети Божии и дети диавола узнаются так: всякий, не делающий правды, не есть от Бога, равно и не любящий брата своего» (1Иоан.3, 10). Но, увы, сами спириты, как зачумленные, не хотят видеть этого.
 
А о нетерпимости спиритов и говорить нечего. Когда меня обличал, быть может, очень резкий, быть может, тоже страдающий нетерпимостью, но человек безусловно ревностный и искренний в своем служении, известный миссионер, И. Е. Айвазов, – я готов был, как говорится, уничтожить его, и только теперь с уважением и признательностью отношусь к нему, т. к. он этою своею резкостью на много ближе подвинул меня к правде. Далее, когда выступил с обличением меня, ныне почивший С. Д. Волков-Давыдов, под псевдонимом Серапион Волкович, правда, с обличением, довольно утрированным, в своей брошюре «Спиритизм – яд интеллекта», я дал ему такую отповедь, что мне за нее сейчас более чем стыдно. Наконец, когда выступил в борьбу против распространяемой мною ереси, известный миссионер о. Черкассов в журнале «Кормчий», в деликатной и высоко-христианской форме, – о, как я резко отвечал ему и как недостойно защищал сатану!
 
А, между тем, до вступления в сферу спиритизма, я был человек очень деликатный и терпимый по отношению к людям.
 
И таким образом, незаметно, – медленно, с большими паузами, продолжал свою обличительную, обращенную ко мне, именно ко мне, святую речь этот великий прозорливец: последовательно, сам того не замечая, – уж очень тонко, нигде так тонко не действует сатана, как в спиритизме, – отходит человек от Бога, от Церкви, хотя заметьте, в то же время дух тьмы настойчиво, через своих духов, посылает запутываемого им человека в храмы Божии, служить панихиды, молебны, акафисты, приобщаться Святых Христовых Тайн, и в то же время понемножку вкладывает в его голову мысли: «ведь все это мог бы сделать ты сам, в своей домашней обстановке, и с большим усердием, с большим благоговением и даже с большей продуктивностью в смысле получения исполнения прошений»!..
 
Мне пришел на память, неоднократно слышанный мною в Петербурге из чрезвычайно достоверных источников, с указанием имен и фамилий, рассказ о трех оккультистах и спиритах, которые по отношению к духовенству стоят на совершенно диаметрально противоположном конце, и которые, тем не менее, с своим собственным священническим облачением, кадилами, крестом и Евангелием, церковными книгами, самолично совершают различные церковные служения и даже ездят по домам, для совершения молебных песнопений.
 
И по мере того, как невдумывающийся человек все больше и больше опускается в бездну своих падений, – продолжал о. Нектарий: все больше и больше запутывается в сложных изворотах и лабиринтах духа тьмы, от него начинает отходить Господь. Он утрачивает Божие благословение. Его преследуют неудачи. У него расшатывается благосостояние. Если бы он был еще неповрежденный сатаною, он бы прибег за помощь к Богу, к святым Божиим Угодникам, к Царице Небесной, к Святой Апостольской Церкви, к священнослужителям, и они бы помогли ему своими святыми молитвами, а он со своими скорбями, идет к тем же духам, – к бесам, и последние еще больше запутывают его; еще больше втягивают его в засасывающую тину греха и проклятия…
 
О, как правдивы были и эти слова! Старец, как по книге, читал скорбные страницы моей жизни, а мои воспоминания в это время только лишь иллюстрировали его слова.
 
По мере того, как все у меня валилось из рук, когда я везде и во всем сразу, как из рога изобилия несчастий, стал получать только лишь одни неудачи и разочарования, – я, вместо того, чтобы усилить свои прошения к Господу, усиливал свои общения с духами. И как коварно, как дипломатично эти псевдо-отошедшие друзья и покровители, старались завоевать мои дурные наклонности, говоря, что огонь этих испытаний имеет своей целью еще более усовершенствовать меня, еще более улучшить мою душу, чтобы еще ближе подвести ее к Творцу вселенной и потом вознаградить благами мира сего. При этом предлагались такие советы, которые еще больше разрушали мое благосостояние; и, когда я искал у них оправдания этой лжи, они объясняли, что это произошло не по их вине, а по вине низших духов, которые начинают бояться моего духовного роста. И все это скреплялось какими-нибудь поразительными феноменами физического и психического свойства.
 
Наконец, от человека отходит совершенно Божие благословение. Гангрена его гибели начинает разрушающе влиять на всю его семью, у него начинается необычайный, ничем не мотивируемый, развал семьи. От него отходят самые близкие, самые дорогие ему люди!..
 
Мурашки забегали у меня по спине. Мучительный холод охватил всю мою душу и все мое тело, потому что я почувствовал, что стою накануне этого страшного, этого мучительного переживания.
 
В этот момент я был готов броситься к ногам старца, пролить на его груди обильные слезы, покаяться ему во всем, и просить его помощи, но отворилась дверь, и снова вошел келейник и уже с видимым нетерпением в голосе повторил: «батюшка, ведь там масса народа, вас страшно ждут». Старец смиренно и спокойно сказал: «хорошо, хорошо, я сейчас», а потом продолжал:
 
– … Наконец, когда дойдет несчастная человеческая душа до самой последней степени своего, с помощью сатаны, самозапутывания, она или теряет рассудок, делается человеком невменяемым в самом точном смысле этого слова, или же кончает с собою. И хотя и говорят спириты, что среди них самоубийств нет, но это неправда; самый первый вызыватель духов, царь Саул, окончил жизнь самоубийством за то, что он «не соблюл слова Господня и обратился к волшебнице» (1 Царств. 10, 13).
 
И здесь живая правда, и здесь святая истина: я лично знаю одну спиритку с юга, человека очень культурного, широко образованного занимавшего видное место в педагогическом мире, которая, увлекшись спиритизмом, сначала получала от духа в высокой степени красивые и глубокие, по мысли, откровения, а потом прислала мне для издания, по указанию духа, целых два тома философского трактата, из которого вытекало, что диавол и Бог – одна сущность.
 
Несомненно, бедняга сделалась не совсем нормальной.
 
В другом случае: один казачий офицер, занимавший хорошее положение и в обществе, и по службе, после восьмилетнего усиленного общения с духами, совершенно сошел с ума, и два года назад, скончался в одной из московских психиатрических лечебниц.
 
Дышали глубокою правдивостью слова старца и о самоубийствах от спиритизма. Немало есть таковых, как я уже говорил в самом начале этой лекции, и среди спиритов, и хотя спириты особенно тщательно, вероятно, тоже под воздействием духа тьмы, скрывают все такие случаи, мотивируя охранение этой тайны тем, что-де «единственно только спиритическое учение о самоубийцах, состоящее из загробных сообщений самих самоубийц, и может служить истинным противодействием этому распространяющемуся по земле злу, и потому говорить «о самоубийстве – в спиритизме», значит уничтожать единственное средство в борьбе с этим бичом человечества» (Новый факт, свидетельствующий о том, что спиритическое учение само в себе носит начало, аннулирующее и могущество, и милосердие Божие, и любовь к человечеству искупившего его Христа). Так как, когда я ближе и беспристрастнее стал всматриваться в спиритическое учение за последние три-четыре года, мне лично пришлось зарегистрировать пять случаев самоубийства спиритов, из которых один был совершен председателем петербургского кружка спиритов, О. Ю. Стано, много лет работавшим в области спиритизма.
 
– … Словом, совершается с человеком, вызывающим духов, которые пророчествуют именем Божиим, а Господь не посылает их, то, что предрекал когда-то пророк Иеремия: «мечем и голодом будут истреблены эти пророки; и народ, которому они пророчествуют, разбросан будет по улицам города, от голода и меча… и Я изолью на них. зло их» (Иерем. 14, 15-16.).
 
После этих слов, старец закрыл глаза, тихо склонил на грудь голову. Я же, не могу даже сейчас подыскать подходящего слова, был в каком-то непривычном для меня, непонятном мне состоянии.
 
Да и не удивительно, вероятно, это состояние испытывал бы всякий человек, которому перед его глазами выложили бы всю его душу, все его затаенные мысли и желания.
 
Нарисовали бы перед ним картину всего его печального будущего. В особенности, если принять во внимание, что я многого из того, что говорил мне. старец на протяжении трех-четырех часов, не мог запомнить, и выше приведенную беседу передаю конспективно.
 
Словом, я решительно не могу сейчас ясно, сознательно сказать, что я пережил, о чем я думал в эту небольшую паузу. Помню только одно, что я инстинктивно предчувствовал, что это еще не все, что будет еще что-то «последнее», «самое большое», и «самое сильное» для меня.
 
И я не ошибся.
 
Старец, не открывая глаз, как-то особенно тихо, особенно нежно, нагнулся ко мне и, поглаживая меня по коленам, тихо, тихо, смиренно, любовно проговорил:
 
«Оставь… брось все это. Еще не поздно… иначе можешь погибнуть… мне жаль тебя»…
 
Великий Боже! я никогда не забуду этого, поразившего мою душу и сердце момента. Я не могу спокойно говорить об этом без слез, без дрожи и волнения в голосе, когда бы, где бы и при ком бы я не вспоминал этого великого момента духовного возрождения в моей жизни…
 
Если Савл, увидевши свет Христа, упал на землю; Савл, который шел и открыто вязал и отдавал в темницы исповедующих Христа; от которого могли при его приближении прятаться, бежать, то, что должен был чувствовать я, который предательски духовно грабил и убивал человеческие души, пользуясь их доверием, их жаждой правды, которым в раскрытые уста, ожидавшие благотворной росы от источника живой воды, медленно вливал капли страшного яда; что должно было быть со мной при этом поразившем мою душу и сердце, озарившем меня неземном свете, я предоставляю судить каждому из вас, милостивые государыни и государи, так как пытаться передать это словами – значит исказить этот великий и серьезный факт.
 
Когда я пришел в себя, первым моим вопросом к старцу было: что мне делать? Старец тихо встал и говорит:
 
– На это я тебе скажу то же, что Господь Иисус Христос сказал исцеленному Гадаринскому бесноватому: «Возвратись в дом твой и расскажи, что сотворил тебе Бог». Иди и борись против того, чему ты работал. Энергично и усиленно, выдергивай те плевелы, которые ты сеял. Против тебя будет много вражды, много зла, много козней сатаны, в особенности из того лагеря, откуда ты ушел, и это вполне понятно и естественно… но ты иди, не бойся… не смущайся… делай свое дело, что бы ни лежало на твоем пути… и да благословит тебя Бог!..
 
Когда я вышел, к очевидному удовольствию келейника и ожидавших старца посетителей, я уже был другим человеком.
 
С старым все порвано. Передо мною стояла одна задача: скорее, как можно скорее ликвидировать все прошлое.
 
Я чувствовал и знал, чувствую и знаю это и сейчас, что все мои ошибки, всё заблуждения и грехи прошлого, как бы я, с помощью Господа, ни силился уничтожить их, будут, как сорная трава, долго еще встречаться на моем пути, и иногда случайно, спутывать мои ноги.
 
Будут вылезать на поверхность моей работы против того, чему служил я на протяжении многих лет, и будут всячески тормозить мне мою новую деятельность.
 
Я знал и знаю, что родоначальник этого учения, дух тьмы, через армию его несчастных воинов, будет всеми силами препятствовать моему служению правде, дискредитировать меня моими же прошлыми грехами и заблуждениями. Люди не скоро поймут, что то была ужасная, мучительная школа.
 
Когда я вышел из скита, когда за мной затворились его святые ворота, я понял, что теперь все, что нужно было для меня, дано мне.